Блокада Ленинграда

…Я говорю с тобой под свист снарядов,

угрюмым заревом озарена.

Я говорю с тобой из Ленинграда,

страна моя, печальная страна…

Кронштадский злой, неукротимый ветер

в мое лицо закинутое бьет.

В бомбоубежищах уснули дети,

ночная стража встала у ворот.

Над Ленинградом — смертная угроза…

Бессонны ночи, тяжек день любой.

Но мы забыли, что такое слезы,

что называлось страхом и мольбой.

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,

Не поколеблет грохот канонад,

и если завтра будут баррикады —

мы не покинем наших баррикад.

И женщины с бойцами встанут рядом,

и дети нам патроны поднесут,

и надо всеми нами зацветут

старинные знамена Петрограда.

Руками сжав обугленное сердце,

такое обещание даю

я, горожанка, мать красноармейца,

погибшего под Стрельнею в бою.

Мы будем драться с беззаветной силой,

мы одолеем бешеных зверей,

мы победим, клянусь тебе, Россия,

от имени российских матерей!

Ольга Берггольц 

"Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынско и финляндской территории. 

...Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!" - вот, что прозвучало ужасом по радио всей страны и принесло горе в каждый дом. 

Нападая на СССР, немцы понимали, что просто так наша страна не сдастся. По плану Барбаросса они определили три направления: юг - Кавказ, центр - Москва, север - Ленинград. Гитлер понимал, что если разбить два крупнейших города, то весь Советский Союз падет.

Наступление фашистских войск на Ленинград, захвату которого германское командование придавало важное стратегическое и политическое значение, началось 10 июля 1941 года. В августе тяжелые бои шли уже на подступах к городу. 30 августа немецкие войска перерезали железные дороги, связывавшие Ленинград со страной. 8 сентября 1941 года немецко‑фашистские войска овладели Шлиссельбургом и отрезали Ленинград от всей страны с суши. Началась почти 900‑дневная блокада города, сообщение с которым поддерживалось только по Ладожскому озеру и по воздуху.

Потерпев неудачу в попытках прорвать оборону советских войск внутри блокадного кольца, немцы решили взять город измором. По всем расчетам германского командования, Ленинград должен был быть стерт с лица земли, а население города умереть от голода и холода. 

На 12 сентября результат был следующим: зерно, мука — на 35 суток; крупа и макароны — на 30 суток; мясо — на 33 суток. В городе практически не было запасов картофеля, овощей, фруктов. С начала введения карточной системы нормы выдачи продовольствия населению Ленинграда неоднократно сокращались. В ноябре‑декабре 1941 года рабочий мог получить лишь 250 граммов хлеба в день, а служащие, дети и старики ‑ всего 125 граммов. Когда 25 декабря 1941 года впервые была сделана прибавка хлебного пайка ‑ рабочим ‑ на 100 граммов, остальным ‑ на 75, истощенные, изможденные люди вышли на улицы, чтобы поделиться своей радостью. Это незначительное увеличение нормы выдачи хлеба давало пусть слабую, но надежду умирающим от голода людям. Блокадный хлеб – это пищевая целлюлоза 10 %, жмых – 10 %, обойная пыль – 2 %, выбойки из мешков – 2 %, хвоя – 1 %, ржаная обойная мука – 75 %. При выпечке этого хлеба формы для выпечки смазывали соляровым маслом (другого не было).

«На ленинградских рынках можно было купить много съедобных вещей. В частности, продавали землю из-под сгоревших Бадаевских продовольственных складов. При пожаре имевшийся сахарный песок, расплавившись, частично пропитал землю под фундаментами склада. И цена на эту землю была разной – в зависимости от глубины, с которой она была добыта. Но даже такой «деликатес» позволить себе могли очень немногие – всё более или менее ценное было обменено ленинградцами на еду ещё в первые месяцы блокады. Золото и бриллианты потеряли свою ценность - всему меркой стал только хлеб.», - вспоминала Галина Данилина.

Оказавшись отрезанным от остального мира, Ленинград не терял нажеды. Единственной надеждой, ниточкой, чтобы не терять связь с родными и близкими оставалась почта, которая – увы! – не всегда доходила до адресантов. 

Отрывок из письма студентки осаждённого Ленинграда Деборы Борисовны Малаховской от 25 октября 1941 года.
«Я живу так же, как все ленинградцы... В начале и середине сентября ещё была учёба в институте. Потом нас – студентов – отправили на окопы. Сначала было трудно. Очень мешали кровавые мозоли от лопат на ладонях. Потом нам выдали брезентовые рукавицы, и работа пошла быстрее и лучше. Мы привыкли, и всё наладилось. Мешали только постоянные бомбёжки и обстрелы. Но работали мы здорово и порядком уставали. Но ничего, мы не унывали, а думы только о том, чтобы не допустить немцев к нашему Городу! Сейчас институт закрыли. В общежитии разрешено жить, но там не топят, и очень холодно. На днях снова понизили норму хлеба, который выдают нам по карточкам. Его (хлеба) хватает только на несколько укусов, так как другой еды нет.»

В связи с директивой Гитлера № 34 подписанной 21 августа и гласившей об окружении Ленинграда совместно с финнами масштабы эвакуации резко снизились — так как оказались заблокированы железные дороги и другие выходы из города. Водным и воздушным транспортом на Большую землю было перевезено около ста тысячи человек, в том числе 36783 ленинградца. Эвакуированных отправляли во все уголки России от близлежащей Ярославской области до далекой Новосибирской. 

Единственной дорогой, связывающей хоть как-то Ленинград с русскими фронтами была Дорога жизни. Пока на Ладоге не встал лед, люди эвакуировались на буксирах, баржах. Ладожское озеро очень неспокойно, поэтому нередко случались трагедии. Одна из таких трагедий названа "русским Титаником". 17 сентября 1941 года на самоходную баржу №725 погрузились от 1200 до 1500 человек, которым предстояло пересечь озеро с запада на восток до порта Hовая Ладога. 

Легкие порывы ветра, небольшая волна и относительно ясная погода не вызывали у людей никаких опасений. Однако на душе капитана буксира "Орел" Ивана Дмитриевича Ерофеева было неспокойно. Он ходил по Ладоге не один год и хорошо знал коварство осенней погоды в этих местах. "Считаю невозможной буксировку баржи с таким количеством людей в условиях приближающегося шторма", - высказал свои опасения начальству Ерофеев. В трюме освещения не было, лишь хаотично перемещались светлячки папирос курильщиков и ярко вспыхивали спички, когда кто-то искал место для ночлега. Hаконец, все устроились и начали засыпать под убаюкивающий шум воды. Сильные волны перевернули буксир с баржей, и люди пошли ко дну. Известный среди курсантов пловец Константин Кутузов решил добраться до берега вплавь, несмотря на то, что берега не было видно. Он разделся до трусов и, придерживаясь за буксирный трос, полез в воду. Через минуту его не стало. Такая же судьба постигла и двух других пловцов-разрядников Сергея Додолина и Олега Костко. Кого накрывало волной, кого затягивало под баржу, кто-то погибал от переохлаждения. Выжило всего 200 человек.

Зима 1941-9142 началась рано. Далее начались работы по проектированию и созданию ледяной дороги. Осенью 3 ноября 1941 года был подписан приказ «Об организации постройки ледяной дороги по водной трассе мыс Осиновец — маяк Кареджи». Но по данному направлению проложить её было невозможно из-за больших проталин во льду. Тогда 19 ноября было принято решение вести дорогу по маршруту «мыс Осиновец — островава Зеленцы с разветвлением на Кобону и на Лаврово». Протяжённость дороги жизни блокадного Ленинграда составляла порядка 44 километров и около 30 из них – по льду Ладожского озера. Несмотря на низкие температуры, лед был достаточно хрупок, и машины двухтонки часто проваливались под лед, поэтому во время движения по дороге водители часто не закрывали двери, чтобы успеть выпрыгнуть, если машина начнет тонуть. С конца ноября начались необычайно сильные морозы. Дул свирепый северный ветер, метель заметала дорогу. В этих условиях водители часто теряли ориентировку. В результате, только 29 ноября 1941 года было потеряно 52 автомашины. Сейчас на дне Ладожского озера находится свыше 1000 машин и неизвестно, сколько погибших.

Жизнь в блокадном Ленинграде все равно продолжалась. Дети ходили в школы и детские сад, писали карандашами, потому что чернила застывали, писались симфонии, читались книги, прятали произведения искусства, оберегались в соборах, выращивали капусту, охраняли мешки с зерном.

Отдельно велись работы по укрытию позолоченных куполов и шпилей города, при это применялись два способа — купола и шпили, покрытые сусальным золотом, укрывали чехлами, а купола Исаакиевского и Петропавловского соборов, позолоченные путем гальванопластики, просто красили масляной краской. Для исполнения этих работ привлекли спортсменов-альпинистов.

В самые суровые дни блокады зимы 1941-1942 годов в осажденном городе работали 39 школ. Занятия проходили в необычной обстановке. Нередко во время урока раздавался вой сирены, возвещавшей об очередной бомбежке или артобстреле. Ученики быстро  спускались в бомбоубежище, где занятия продолжались.

Чтобы не бегать с  учениками начальной школы  из класса в бомбоубежище и обратно, уроки для них  проводились  только  там. Вот удивительный экземпляр учебной тетради того времени. На ней детской рукой написана не школа, а порядковый номер бомбоубежища. Такое возможно было только в Ленинграде!

Учиться в жестоких условиях зимы стало подвигом. Учителя и ученики сами добывали топливо, возили на санках воду, следили за чистотой в школе. Урок продолжался не более 25 минут, больше не выдерживали ни учителя, ни школьники. Записей не вели, так как в неотапливаемых классах мерзли не только руки, но и замерзали чернила. Уроки учили наизусть. Отрывок из дневника школьника: "Температура 2-3 градуса ниже нуля. Тусклый зимний, свет робко пробивается сквозь единственное окно.  Мы сидим в пальто, в галошах, в перчатках и даже в головных уборах... "  

А 9 августа 1942 года Седьмая симфония прозвучала в блокадном Ленинграде; оркестром Ленинградского радиокомитета дирижировал Карл Элиасберг. В дни блокады некоторые музыканты умерли от голода. Репетиции были свёрнуты в декабре. Когда в марте они возобновились, играть могли лишь 15 ослабевших музыкантов. В мае самолёт доставил в осаждённый город партитуру симфонии. Для восполнения численности оркестра пришлось отозвать музыкантов из военных частей.

Исполнению придавалось исключительное значение; в день первого исполнения все артиллерийские силы Ленинграда были брошены на подавление огневых точек противника. Несмотря на бомбы и авиаудары, в филармонии были зажжены все люстры. Зал филармонии был полон, а публика была самой разнообразной: вооружённые моряки и пехотинцы, а также одетые в фуфайки бойцы ПВО и похудевшие завсегдатаи филармонии. Новое произведение Шостаковича оказало сильное эстетическое воздействие на многих слушателей, заставив плакать, не скрывая слёз. В великой музыке нашло своё отражение объединяющее начало: вера в победу, жертвенность, безграничная любовь к своему городу и стране. 

Зеленый пояс Славы Ленинграда» является уникальным комплексом мемориальных сооружений, созданным на рубежах обороны города Ленинграда в память о событиях Великой Отечественной войны (1941-1945).

Идея создания единого мемориального комплекса появилась в канун 20-летия Победы. 23 февраля 1965г. в газете «Смена» была опубликована статья поэта- фронтовика, участника обороны Ленинграда, М.Н. Дудина, который от имени ветеранов войны писал: «Пусть на месте кольца блокады вырастет вокруг Ленинграда зеленое кольцо мира, пусть оно обозначит на вечные времена своим зеленым шумом рубеж нашего мужества… Пусть каждый ленинградец, молодой и старый, долгом и честью сочтет посадить на смертном рубеже дерево вечной жизни и памяти – это наш долг». В настоящее время общая протяженность «Зеленого пояса Славы» свыше 200 км. Он подразделяется на отдельные участки: Большое блокадной кольцо, Малое блокадное кольцо и Дорогу жизни.

12 января 1943 года после артиллерийской подготовки, начавшейся в 9 часов 30 минут и продолжавшейся 2 часа 10 минут, 67-я армия Ленинградского фронта нанесла мощный удар с запада на восток. Советские солдаты в атаке под Ленинградом во время начала прорыва блокады. Наступление поддерживали 2-я ударная и 8-я армии Волховского фронта, корабли, береговая артиллерия и авиация. Несмотря на упорное сопротивление противника, к исходу 13 января расстояние между армиями сократилось до 5-6 километров, а 14 января – до двух километров. Командование немецко-фашистских войск, стремясь любой ценой удержать Рабочие посёлки № 1 и 5, перебрасывало свои подразделения с других участков фронта. Группировка врага несколько раз безуспешно пыталась прорваться на юг к своим главным силам. А через 6 дней, 18 января на окраине Рабочего посёлка № 1 под Шлиссельбургом части 123-й стрелковой бригады Ленинградского фронта соединились с частями 372-й дивизии Волховского фронта. В этот же день был полностью освобождён Шлиссельбург и всё южное побережье Ладожского озера.

К 18 января 1943 года в городе оставалось около 800 тысяч человек. Около полуночи по радио было передано сообщение о прорыве блокады. Горожане стали выходить на улицы, крича и ликуя. Весь Ленинград был украшен флагами. Появилась надежда на то, что родной город будет освобожден. И хотя полностью блокадное кольцо было снято лишь 27 января 1944 года, а в результате прорыва кольца блокады был отвоёван лишь узкий коридор – полоска торфяного болота, значение этого дня для дальнейшей судьбы Ленинграда трудно переоценить.

27 января 1944 года. День, когда осуществился полный прорыв блокады, остался для ленинградцев праздником на всю жизнь. Люди не могли поверить, что отныне не будет больше ни бомбёжек, ни обстрелов, ни голода, ни холода... Начнётся мирная жизнь. 

Всего за период блокады по городу было выпущено около 150 тысяч снарядов и сброшено свыше 107 тысяч зажигательных и фугасных бомб. Многие погибли во время обстрелов и бомбежек, множество зданий было разрушено. 3% людей умерли от артобстрелов, бомбежек, 97% скончались из-за холода и голода.

Пережившие войну не любят говорить о ужасах, атаках, голоде. Это бесчеловечно, ужасно, аморально. За каждый кусок хлеба боролись, за каждый глоток воздуха бились, за право жить - воевали. Нам много не говорят и н рассказывают, но не стоит забывать о прошлом. Смотреть, как гибнут друзья. Ты думаешь, страшнее этого ничего не бывает? Нет. Самая жуть не в этом. Жуть в том, что ты выжил…

«Женщины на войне: правда, о которой не принято говорить»
Воспоминания женщин-ветеранов из книги Светланы Алексиевич: 
«И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье — то появится, то скроется, — я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх… Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение… После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко… И внутри у меня что-то противится… Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок… Не сразу у нас получилось. Не женское это дело — ненавидеть и убивать. Не наше… Надо было себя убеждать. Уговаривать…» 

«Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо учили. А там… Там я стала молиться… Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые… Мои слова… Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию. Никто не видел, как я молилась. Я — тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что… Мы были тогда другие, тогда жили другие люди. Вы — понимаете?» 

«Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый — старший лейтенант Белов, мой последний раненый — Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам. Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал: целый стрелковый батальон… Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят килограммов и тащишь. Сбросишь… Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят 
килограммов… И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов — балетный вес. Сейчас уже не верится…» 

Прошло много лет с тех ужасных времен, унесших жизни невинных детей, матерей, солдатов. Сколько бы раз мне не объясняли, что немецкий народ не виноват в содеянном, а предводителем всего был Адольф Гитлер, вся ответственность на нем, и что в нашей истории такие вожди тоже были. Я никогда не смогу простить немцам этой войны и жертв. Нам посчастливилось родиться в мирное время, но это не значит, что мы не должны знать и помнит об этом.

Если дорог тебе твой дом,

Где ты русским выкормлен был,

Под бревенчатым потолком,

Где ты, в люльке качаясь, плыл;

Если дороги в доме том

Тебе стены, печь и углы,

Дедом, прадедом и отцом

В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад

С майским цветом, с жужжаньем пчел

И под липой сто лет назад 

В землю вкопанный дедом стол;

Если ты не хочешь, чтоб пол

В твоем доме немец топтал, 

Чтоб он сел за дедовский стол

И деревья в саду сломал…

Если мать тебе дорога —

Тебя выкормившая грудь,

Где давно уже нет молока,

Только можно щекой прильнуть;

Если вынести нету сил,

Чтоб немец, к ней постоем став, 

По щекам морщинистым бил,

Косы на руку намотав;

Чтобы те же руки ее,

Что несли тебя в колыбель,

Мыли гаду его белье

И стелили ему постель…

Если ты отца не забыл,

Что качал тебя на руках,

Что хорошим солдатом был

И пропал в карпатских снегах,

Что погиб за Волгу, за Дон,

За отчизны твоей судьбу;

Если ты не хочешь, чтоб он

Перевертывался в гробу,

Чтоб солдатский портрет в крестах

Снял фашист и на пол сорвал 

И у матери на глазах

На лицо ему наступал…

Если жаль тебе, чтоб старик,

Старый школьный учитель твой,

Перед школой в петле поник

Гордой старческой головой,

Чтоб за все, что он воспитал

И в друзьях твоих и в тебе,

Немец руки ему сломал 

И повесил бы на столбе.

Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой вдвоем ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел,— так ее любил,—

Чтоб фашисты ее живьем

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли ее втроем,

Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам

В стонах, в ненависти, в крови

Все, что свято берег ты сам

Всею силой мужской любви…

Если ты не хочешь отдать 

Немцу с черным его ружьем 

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что родиной мы зовем,—

Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь.

И пока его не убил,

Ты молчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Если немца убил твой брат, 

Пусть немца убил сосед,— 

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Если немца убил твой брат,— 

Это он, а не ты солдат.

Так убей же немца, чтоб он, 

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина,—

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя, 

А его родившая мать, 

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

Константин Симонов